IT'S CROSSOVER TIME

[снова марронье]

Автор: марронье
Название: "В геенну огненную"
Фэндом: кроссовер Хеталии и "Бесславных Ублюдков"
Пейринг: Арчи Хикокс/Артур Кёрклэнд
Рейтинг: суммарный R за определённое количество крови, неразрешённого сексуального напряжения и очёнь лёгкой ругани.
Саммари: Артур Кёрклэнд всегда приходит к тем, кому он нужен.
Предупреждения: AU - Арчи не застрелен в баре, и операция Кино проходит точно по плану генерала Фенека.
Дисклеймер: всё делят Химаруя и Квентин Тарантино. Эпиграфы - строчки из песен The Doors.
От автора: да, я сделала это!...

1.
Well, show me the way
To the next whiskey bar
Oh, don't ask why
Oh, don't ask why
Show me the way
To the next whiskey bar

В тот день лейтенант Арчи Хикокс берёт отгул, и, сдав табельное оружие, отправляется в один из пабов, куда он даже не заглянул бы до начала войны.
До войны он ужинал в Савое, и обычно счета за его выпивку отправлялись отчиму. Теперь Савой закрыт, а у Арчи вряд ли много свободного времени.
Арчи повезло не попасть на фронт, более того, ему повезло попасть на войну уже офицером, пусть и младшим, и всю свою службу проводить за однообразной мелкой бумажной работой.
Машинально заполняются бланки и ставятся печати. Иногда над Лондоном гремят немецкие бомбардировки, где-то вдалеке взрывается дом, в котором раньше стояло ателье модистки, любимой бывшей девушкой Арчи, где-то пустырь скрывается под облаком пыли и огня.
Жизнь Арчи Хикокса, как он однажды решает сам, вполне можно бы было поделить на две части, большую и малую: жизнь до войны и жизнь во время войны.
Жизнь до войны периодически тревожили неврозы, простуды, несданные зачёты в колледже, профессор, преподававший теорию литературы в Оксфорде, не слишком мучительные разрывы с бывшими подружками и слишком надоедливая сестра Лорел. Немногим позже, во время работы Арчи кинокритиком, к этому списку присоединились муки творчества, не самые серьёзные авралы на работе и забракованные рецензии.
Хикокс всегда был относительно счастлив - ему не довелось ни безответно влюбиться, ни обанкротиться, на его долю не выпало ровно ни одного жестокого разочарования, и может быть, он всё ещё даже считал себя немного особенным, как и в шестнадцать лет, когда впервые открыл для себя Тристана Корбьера, Фридриха Ницше и Уолта Уитмена.
В жизни во время войны многого не хватает. Тут нет ни немецкого кино, обзорами на которое ранше зарабатывал Арчи, ни спокойной расслабленности, которая царила во всём, что бы Арчи ни брался делать, ни даже хорошей выпивки.
Постоянно говорят, кто-то умирает. Арчи Хикокс не видел этого, только слышал, если, конечно, не считать обломки немецкого фоккера не так уж далеко от Уэйфилд-стрит, подле которых он заметил чью-то оторванную руку в обгорелом рукаве форменной куртки Люфтваффе.
Однажды он слышал, как взрывается в небе ночью сбитый немцами Викерс.
Иногда коллеги Арчи не возвращаются по утрам на службу.
Выходить пьянствовать по ночам в подвальном пабе, конечно же, небезопасно, но в жизни во время войны у Арчи Хикокса нет других развлечений.
Впрочем, в пабе, по словам бармена Берни, здоровяка-шотландца с кривыми зубами и плешью на затылке, сегодня нет ничего, кроме "сраного портвейна".
Он так и говорит:
- Есть только сраный портвейн, сэр, сраный вшивый портвейн, и я вас предупредил, воняет он не лучше кошачьего дерьма, но ничего другого не будет месяц, это уж точно.
- Давай сюда свой сраный портвейн, - кивает Арчи.
Портвейн не такой уж сраный, чтобы быть похожим на кошачье дерьмо, но горчит на языке и отдаёт мерзким затхлым душком.
От такого либо пьянеют быстро, либо покидают паб уже ногами вперёд. После второго стакана и лысина Берни, и байки, которые травит кому-то плюгавый человек в штатском и с козлиной бородёнкой о ночной бомбардироке, и грязь по углам - всё кажется Арчи Хикоксу чрезвычайно забавным.
После третьего стакана вспоминаются ужины в Савое, времена, когда денег отчима всегда хватало, и премьерные лондонские показы фильмов Вегенера, Пабста и фон Штернберга, на которые Арчи всегда был приглашён.
Когда странный невысокий человек с тёмными бровями, лисьим носом и жёсткими, топорщащимися во все стороны блёкло-русыми волосами подсаживается к Арчи за стол, Хикокс не замечает.
Человек смотрит на него со странным насмешливым прищуром, и ему не больше тридцати, но и не меньше двадцати двух, а одет он в в военный китель, но нельзя сказать, в какой, не похожий ни на солдатский, ни на офицерский.
Человек переводит дыхание и приглаживает взмокшие волосы ладонью, как будто бы очень спешил на встречу с Арчи за портвейном в грязном подвале, и деловито здоровается.
- Кто вы, сэр? - спрашивает Арчи.
Вряд ли они когда-либо были знакомы или где-то виделись, и ни одна догадка, кто же этот странный гость, из тех, что всплывают в уме Арчи, не кажется Хикоксу достаточно разумной.
Человек в странной форме издаёт едва слышный смешок.
- Рудольф Зибер, твою мать, - говорит он, - Фридрих Вильгельм Мурнау, Мальчик в Голубом.
Арчи фыркает:
- Шутите, значит, сэр. У Зибера я лично брал интервью, и это было ещё до войны, когда моя работа мне нравилась, Мурнау умер в тридцать первом, а на Мальчика в Голубом вы никак не тянете.
- Шучу, значит, да, - кивает человек в странной форме, - можешь называть меня Артуром Кёрклэндом.
- Не удивлюсь, если и это окажется именем из учебника истории.
Артур говорит:
- Не окажется, я обещаю тебе.
Фамильярность человека, назвавшегося Артуром Кёрклэндом, злит Арчи.
- Вас, шутник, наверное, прислал Аткинсон? Или вы от Инвуда? Что им сейчас-то от меня понадобилось?
- Хороший вопрос, - смеётся Артур Кёрклэнд, - я могу быть и от Аткинсона, и от Инвуда, и от самого сэра Уинстона Черчилля, да от кого угодно.
- Вы офицер?
- Вопрос ещё лучше. Я, знаешь ли, могу быть и генералом, и младшим лейтенантом, и рядовым, и главнокомандующим войск Великобритании, и гражданским, а может быть, я даже публиковался с тобой раньше в одном журнале, в "Современном Кино".
- Тогда кто вы, чёрт вас дери?
- Узнаешь как-нибудь потом, - отвечает Артур Кёрклэнд слегка задумчиво, и, словно вспоминая, добавляет - Вообще-то, я пришёл, чтобы сказать тебе одну вещь.
- Какую вещь? - спрашивает Арчи.
- Нас с тобой, мальчик, ждёт одно большое дело. И никому пока что ни слова.
У Арчи Хикокса, конечно же, остаётся с десяток вопросов, когда человек по имени Артур Кёрклэнд уходит, но уходит Кёрклэнд так быстро, что Хикокс не успевает спросить его, ни что же это за дело, ни кто же он такой, гори он в Аду, без знаков различия на Кителе, но такой самоуверенный, и почему именно Арчи, и почему именно большое дело.
Вскоре, расплатившись с Берни, он покидает паб уже почти трезвым.
Слова Артура Кёрклэнда забываются в ту же ночь, и второй раз вспоминает их Арчи только на встрече с генералом Фенеком.
Эд Фенек выглядит именно так, как Арчи и представляет себе настоящего генерала, усатый, полнеющий, лет пятидесяти, или чуть более пятидесяти, забавно обстоятельный во всём, что делает или говорит, и уже разучившийся шутить, но всё равно постоянно и безуспешно пытающийся вставить шутку в свои слова. Худшее, что армия может сделать с человеком, если не считать плена или вражеских мин.
Худшее, что армия может сделать с человеком - превратить его в обстоятельного усатого божка с хорошей выправкой и плохими планами.
Планы генерала Эда Фенека действительно звучат крайне плохо, и Арчи должно было бы удручать присутствие на этой встрече сэра Уинстона Черчилля, только подтверждающее серьёзность всех безумных планов генерала.
Арчи не спешит удручаться. Не стоит, думает он, удручаться, когда находишься в одной комнате с самим Черчиллем, во всяком случае, это доводилось не каждому.
Планы генерала Эда Фенека ужасны, и носят название "Операции Кино". Суть "Операции Кино" генерал излагает так беззаботно, как будто просит Арчи купить молока или сходить к соседям за солью, и Арчи успевает подумать, ах, если бы всё было так просто.
Через три дня Адольф Гитлер прибудет в Париж на показ фильма Геббельса "Гордость нации".
Через три дня Арчи Хикокс должен быть там в сопровождении Бриджет фон Хаммерсмарк, и у него должны быть бомбы. И десять человек американских солдат в распоряжении.
Через три дня кинотеатр вместе с Гитлером, Геббельсом, Борманом, парой сотен человек, парой сотен киноплёнок и всем, что могло бы к этому прилагаться, должен взлететь на воздух.
План звучит действительно ужасно, решает Арчи Хикокс, но лейтенанту не полагается пререкаться с генералом.
Генерал Фенек говорит, мальчик, это ведь триумф Великобритании, это ведь конец войне, давайте выпьем.
Арчи предпочитает скотч с водой, Фенек говорит, это хороший выбор.
Пить под насмешливым взглядом самого Черчилля, когда скотч так обжигает горло, Фенек так трясёт руку в пожатии едва заметно дрожащими пальцами, а вопрос о том, должен ли Арчи вернуться живым, остаётся незаданным, так непривычно.
Конечно же, Арчи Хикокс умрёт. Эд Фенек достаточно умён, чтобы не говорить этого ему сразу, и достаточно честен, чтобы объявить Арчи героем посмертно, а ордена выслать его младшей сестре.
Артур так и говорит Хикоксу, являясь во второй раз.
Во второй раз Артур является Арчи Хикоксу, когда тот засыпает в своём кабинете, положив голову на стопку исписанных листов.
В последние дни до отправки во Францию Арчи хочет закончить все свои незаконченные рукописи - из прошлой жизни, из тех времён, когда он ещё был писателем и кинокритиком.
Артур подбирает выпавшие страницы, лениво, без интереса проглядывает их, и говорит:
- Конечно же, ты умрёшь, Арчи.
- Почему именно я? - спрашивает Хикокс.
- А почему бы и нет? - Артур складывает из страницы сто двадцать восемь бумажного журавлика и отправляет его в полёт по всей комнате, - Мусор. Извини, отвлекаюсь.
- Почему я?
- Ты идеально подходишь для роли национального героя. Ты красив, да, не скрою, как бы мне не хотелось это отрицать, не совершал особо тяжких преступлений, и не слишком высокого звания, и истинный англичанин, если не считать этой чёртовой ирландской рыжины.
- У меня не было в роду ирландцев, - пытается возразить Арчи, - и я не хочу быть национальным героем.
Артур Кёрклэнд смеётся:
- Хочешь ты, или нет, они всё уже давно решили за тебя. Тебе повезёт в том, что твоё имя будет у всех на слуху, и твоё имя будет во всех учебниках истории, а по праздникам школьники будут читать стихи о твоём подвиге, а лет через десять-двадцать, может быть, про тебя снимут немало военных фильмов. Ты будешь одной из самых трагичных и неоднозначных личностей истории. Может быть, не такой, как Черчилль, или, к примеру, как Дизраэли, но девочки-подростки и студентки исторических факультетов будут влюбляться в тебя куда как охотнее.
- Нет, - просит Арчи, - пожалуйста, нет, чёрт возьми.
- А твоя матушка? - спрашивает Артур, - наконец-то ей придётся отказаться от мысли, что ты никчёмен.
- Нет.
- В конце-то концов, твои книги станут классикой кинокритики. Твои дурацкие, никому не интересные книги. Двадцать четыре кадра Да Винчи, подумать только, или этюды о немецком кино двадцатых годов.
Арчи хочется верить в то, что ему снится дурной сон, но для дурного сна этот сон слишком реален и правдив.
Хикокс ни в коем случае не считает свои книги дурацкими, но Артур, как бы ни обидно было это признавать, немного прав. Мало кому интересно немецкое кино.
- Кстати, - добавляет Кёрклэнд, - о немецком кино. Ты увидишь самое правильное, самое настоящее, и самое немецкое кино в мире, Арчи. Ты увидишь такое немецкое кино, которое не увидит больше никто из писак "Современного Кино". Считай это эксклюзивным показом, да и к тому же, у тебя будет достаточно времени, чтобы по достоинству оценить игру Фредерика Цоллера в роли самого себя.
- Прекрати.
- Хорошо, тебе пора бы уже спать, да и пора бы прекратить пить. Спокойной ночи, милый принц.
Когда Артур уходит, Арчи окликает его.
- Что, - фыркает Кёрклэнд, - неужели тебе не спится?
- Артур, - говорит Арчи Хикокс, у меня есть всего один вопрос, и я хочу задать его очень давно. С нашей первой встречи.
Валяй, отвечает Артур так, будто что-то в словах Арчи немного раздражает его.
Арчи спрашивает:
- Кто ты? Кто ты, твою ж мать, кто ты, чтобы решать, как я сдохну, почему ты всё знаешь наперёд?
- Ты, наверное, хочешь красивого ответа на этот вопрос?
- Я хочу ясного ответа.
- Хорошо, будет тебе ясный ответ. Я - Англия. От Девоншира до Эссекса, от норманнов до Чемберлена, понимаешь?
Арчи решает быть честным, и признаётся:
- Нет, ничерта не понимаю.
- Подумай на досуге, - усмехается Артур, и повторяет, - спокойной ночи, милый принц.
Утром бумажный журавлик с номером страницы - сто двадцать восемь - по-прежнему лежит на ковре, расправив треугольные крылья.
Все три оставшихся дня Арчи Хикокс не видит снов.
Все три оставшихся дня он звонит тем бывшим подругам, кто не погиб при бомбардировках, а спит с теми, кто ещё не успел выйти замуж, читает книги, которые когда-либо обещал прочитать, и пишет статьи, которые задолжал давно, и которые вряд ли кому-то теперь нужны. Вечера он снова проводит в Савое, а счета отправляет на адрес генерала Фенека, который участливо сообщает ему Артур, снова однажды являясь, когда Арчи пьян.
Артур считает это милой шалостью.
Арчи обещает себе сделать всё, что никогда не сделал бы, и Кёрклэнд смеётся над ним:
- Как пошло. Лейтенант, пьяница и никчёмный критикан немецкого кино, понимая, что сдохнет меньше, чем через неделю, решает исправить все свои ошибки.
- Я не пьяница, - обижается Хикокс.
- Ка-а-а-ак же, - тянет Артур, - я не пьяница, просто люблю выпить. Старо как мир, не находишь?
- Ничего нового, согласен, но это совершенно не твоё дело. Иди куда подальше. Катись к чертям собачьим, Англия, твою мать.
Кёрклэнд вряд ли принимает его слова всерьёз.
Три дня Арчи извиняется перед всеми, с кем недавно ссорился, доделывает недоделанное, наводит порядок в своём слишком большом и слишком чопорном для теперешнего образа жизни, доставшемся по наследству от деда доме, и раскладывает старые фотографии по фотоальбомам.
На одной ему шестнадцать, а на другой он только окончил университет. Попадаются семейные портреты, или портреты самых первых девушек, того времени, когда Арчи ещё учился фотографировать сам и сушил реактивы в ванной тайком от матушки, несказанно зля горничных.
Кёрклэнд говорит, это выглядит, как будто Арчи собирается повеситься, только вот никак не может решить, когда, а Арчи замечает, что в принципе, так и есть, если только повешение заменить самосожжением.

Примечание:
"Спокойной ночи, милый принц" - если бы диалог в фанфике был написан на английском, Артур бы сказал "Good night, sweet prince", что является прямой цитатой из Гамлета, обращение Горацио к самому убитому принцу датскому. Однако в русском переводе "Гамлета" это выглядит как "спи, милый принц".

2.

I pressed her thigh and death smiled
Death, old friend
Death and my cock are the world

Лейтенант Альдо Рэйн говорит, держать оборону в подвале трудно по ряду причин. Первая из них - ты, чёрт возьми, в подвале.
Арчи приходится признать: он был прав.
В воздухе всё ещё пахнет кровью, гарью и дымом пистолетов.
Хуго Штиглиц - на полу. Трактирщик выстрелом из ружья снёс ему пол-головы, а из того, что осталось цело, можно различить только скривившийся рот.
Трактирщик валяется где-то под барной стойкой, и то, что раньше было его лицом, сейчас больше похоже на месиво из хрящей. Барная стойка усеяна ошмётками чего-то тёмно-красного, а Вильгельм Вики всё ещё мелко дёргается и всхлипывает, прикрывая ладонью дыру от пули в боку. Его пальцы - грязные и перепачканные липкой кровью.
Руки Арчи Хикокса всё ещё трясутся. В ушах едва слышно звенит, а картина кабака с ошмётками мозгов Хуго Штиглица, на стенах, на столе, и даже на полупустых стаканах со скотчем, плывёт перед глазами.
Арчи нервно сглатывает, облизывает пересохшие губы, оглядывается, как будто всё ещё не может поверить, что остался жив.
- Сколько вас там осталось?! - слышен голос лейтенанта Альдо Рэйна с верхнего этажа.
- Двое, - кричит ему Арчи, - Я, да леди!
Капрал Вики не в счёт. Он ещё с пол-минуты судорожно ловит ртом воздух, а затем затихает, так и смотря застывшим и чуть укоризненным взглядом на Арчи.
Теперь в подвале только двое.
Трое, тут же мысленно хочет поправить Хикокс себя. Артур Кёрклэнд проходится от лестницы до бара, с видом хозяина, оценивающего нанесённый ущерб, и пинает ногой тело майора Хельштрома.
В пальцах майора всё ещё зажат Вальтер.
Артур, со всей силой, на которую он, невысокий, тщедушный, способен, наступает сапогом на грудь Хельштрома.
Треск ребёр, наверное, слышит только Арчи Хикокс, и это отвратительно, думает он, Боже, это же отвратительно.
Боже, это же отвратительно, чёрт возьми.
Артур пожимает плечами:
- Это война, дорогуша, а ты как думал? Джентльмен был слишком хитёр, и сдох самым первым.
Может быть, лейтенанту Хикоксу немного жалко немца; такой смерти действительно никто не заслуживает, даже Адольф Гитлер, даже Наполеон, даже все чудовища, которых когда-либо дарила миру история.
Вряд ли майор был похож на чудовище. Он скорее производил впечатление пусть и засранца, но засранца далеко не самого глупого, засранца не самого распоследнего, и смелого, если не был пьян.
- Даже не думай, - поправляет кобуру Кёрклэнд, - твоё великодушие - великодушие девицы, жалеющей невинно убиённую лису и с удовольствием носящей меховую накидку. Ты убил его, ты сам отстрелил ему яйца, а теперь жалеешь его, как будто он - твой боевой товарищ.
- Заткнись, - коротко отвечает ему Арчи, - не до тебя сейчас.
Лицо Бриджет фон Хаммерсмарк всё в размазанной косметике и слезах.
- Немка цела? - спрашивает сверху Альдо Рэйн.
- Да откуда я, к чёрту, знаю, цела ли она?! - Арчи едва унимает предательскую дрожь в голосе.
Бриджет плачет - громко, беспомощно, а когда Хикокс спрашивает её, может ли она идти, фон Хаммерсмарк лишь беспомощно мотает головой.
Цела, да не совсем.
Тело немки - хрупкое, стройное и такое тёплое под одеждой, и Бриджет совершенно беспомощно обхватывает Арчи за шею, а Арчи приходится взять её на руки. Плечо Хикокса теперь мокрое от её слёз, это немного противно. Лейтенант Хикокс терпеть не может, когда женщины плачут, и вовсе не по своей доброте душевной.
Каждый тяжёлый шаг Арчи по лестнице отзывается всхлипом актрисы, и Хикокс уже готов молиться кому угодно, даже Артуру Кёрклэнду, лишь бы Бриджет замолчала.
У неё нехороший плач, если плач вообще можно назвать нехорошим. Она плачет так, что Арчи снова становится страшно, как в тот день, когда он узнаёт об операции Кино, как в тот день, когда он узнаёт, что Артур - Англия.
Бриджет успокаивается, только когда Арчи ставит Альдо Рэйна перед фактами, а факты выглядят совсем нехорошо, и самое скверное - то, что никто, ни отряд, ни немка, ни Хикокс, ничего не могут с этим сделать.
Факт - двое людей Рэйна остались внизу, мёртвые.
У Бриджет прострелена лодыжка, и это тоже факт, и не менее важный факт - то, что до премьеры остаются неполные сутки, очень прискорбный факт - им всем приходится уходить, оставляя следы в виде десятка трупов в подвале, которые не похоронишь на заднем дворе и не сожжёшь, что немало злит Рэйна.
В деревушке Надин, как они узнают позже, даже нет доктора. Вернее, доктор есть, но приезжает он изредка, из города, и по вызову. В деревушке Надин есть только ветеринар, и именно к нему в дом врываются Рэйн и Доновитц.
Пистолет у виска и нож лейтенанта Рэйна у горла - крайне весомый повод помочь, даже несмотря на нерабочее время и нехватку лекарств.
Когда Арчи говорит Альдо Рэйну, что это безумие, Рэйн только отмахивается:
- Какая, нахер, разница? Пулю он вытащит, ногу немецкой суке перебинтует.
Решения Рэйна и звучат, и выглядят глупостью.
- А как она заковыляет по красной дорожке, и что сейчас мы с ней будем делать, - ухмыляется он, - это уже моё дело, парень. Я-то с ней поговорю по-особому, и лучше не лезь.
Вскоре солдаты лейтенанта разбредаются, кто на задний двор дома, кто на чердак, а из наскоро сделанной операционной доносятся причитания француза, крики Бриджет и громкая ругань Альдо Рэйна.
Арчи Хикокс мысленно проклинает всё - и Черчилля, и генерала Фенека, и Англию, и войну, и кретинов-американцев, и оккупированную Францию, и Артура Кёрклэнда.
На пустом столе стоит, видимо, стащенная кем-то после перестрелки та несчастливая бутылка скотча, полупустая, на стекле ни царапинки.
У Арчи нет идей лучше. В какой-то момент он даже стягивает с себя немецкий форменный китель, весь в буроватой присохшей дряни, всё ещё такой непривычный и чужой, вместе с уставной рубашкой.
Артур Кёрклэнд приходит в этот раз необычайно быстро, после первого глотка.
Арчи слышит его тихий неприятный голос, чувствует спиной колючий взгляд, от которого по коже пробегает неприятный холодок.
Артур спрашивает:
- И что ты собираешься делать?
- А что мне остаётся? - невесело улыбается Хикокс.
Артур не выглядит ни весёлым, ни спокойным. Он хмурит брови и садится на маленькую потрёпанную скамью в углу.
- Действительно, совершенно ничего.
- Я сдохну сегодня ночью, - отвечает Арчи, сам удивляясь собственной безучастности.
Воздух комнаты неприятно холодит кожу Арчи, а Кёрклэнд странно давит смешок.
- Каков, а?
- О чём ты? Имеешь виду то, что я уже смирился со свой геройской смертью и самосожжением, или тебя так моя спина смущает?
- Да пошёл ты, - поджимает губы Артур, - куда подальше.
- В геенну огненную, да, или как там? - из горла Арчи вырывается саркастический смех.
- О да, дорогой Артур, я, конечно же, пойду туда, и ты ведь знаешь, что со мной будет. Сказать "горел бы ты в аду, лейтенант" с твоей стороны было бы хотя бы честно.
В комнате на секунду повисает пугающее молчание, и Арчи Хикокс уже сомневается, здесь ли Кёрклэнд.
- Что, устал от моей болтовни?
Снова нет ответа.
Парой глотков Арчи допивает остатки скотча в бутылке. Скотч так знакомо, так привычно обжигает горло и развязывает язык.
- Зачем ты пришёл, придурок ты, называющий себя Англией?
В комнате становится всё жарче, или Арчи пьян, или это что-то между ними, или это сны, плохие, страшные сны, в которых много мёртвых немцев, простреленных черепов и американских солдат. Арчи Хикоксу хочется верить, что это сны, даже если бы проснуться он должен был в сумасшедшем доме.
- Всё просто, - Артур поднимается со скамьи, - если бы я не был нужен тебе, я бы не пришёл.
- Нахрен ты мне не нужен.
- Я нужен всем, кто творит английскую историю. Тем, кто действительно её творит, не Генриху Восьмому - со своими шестью жёнами он как-то смог разобраться сам. Я приходил к Уоту Тайлеру и к Гаю Фоксу, и к адмиралу Нельсону - славный был разговор за вечер до Трафальгарской битвы.
Арчи не знает, как Артур Кёрклэнд оказывается настолько близко. Его дыхание тяжёлое, горячее, и ничуть не пьяное, а под глазами залегли тёмные мешки и маленькие, тонкие, едва заметные морщинки.
- И знаешь, что? - спрашивает Артур, когда его пальцы почему-то так фамильярно касаются щеки Арчи.
Арчи брился ещё этим утром.
Пальцы Артура все длинные, некрасивые, с обломанными ногтями. Вот они, невольно думает Хикокс, пальцы Англии. У государства нет свободной минутки на маникюр.
И знаешь, что, спрашивает Артур, и нет, Арчи не знает.
- Мне не не было жалко Гая Фокса, он сам виноват, в конце концов. Но мне жалко тебя.
Когда Арчи шипит, Англия, мне не нужна твоя жалость, дыхание перехватывает, а Кёрклэнд тихо смеётся, как будто не верит.
- Дурак, - беззлобно говорит он, и ноги Арчи подкашиваются, а томительная тяжесть чуть ниже живота заставляет вздрогнуть и закусить губу.
Жизнь может быть очень забавной, успевает подумать лейтенант Хикокс.
Артур может быть очень настойчивым, когда его форменные брюки так предательски топорщатся, а непрошенная твёрдость задевает бедро лейтенанта.
Артур может быть очень, очень настойчивым.
- Нет, - говорит ему Арчи, - не надо меня целовать.
В любой другой момент Хикокс рассмеялся бы от недоуменного взгляда, который бросает на него Артур Кёрклэнд.
- Нет, дорогая Англия, - повторяет Арчи, - у меня не может стоять на собственную страну. Это, черт возьми, противоречит моей идее самосожжения. Поди прочь.
3.

Words are the healing lament
For the death of my cock's spirit
Has no meaning in the soft fire

То, что осталось от Гитлера, вовсе не похоже на останки великого диктатора, и во всяком случае, это не та смерть, которой должен был бы умереть великий диктатор.
- Ещё один готов, сэр! - кричит Донни Донновитц, весёлый, растрёпанный. Его бабочка смешно съехала на бок, и он выглядит настолько счастливым, насколько не был ни один американец в последние лет двадцать.
У Донни исполняется его Американская Мечта. Донни плевать.
Теперь, когда Гитлер убит, все четверо - и Донни, и Бриджет, и Арчи, и Омар Ульмер, - ходят одного балкона кинотеатра к другому, какие-то потерянные, иногда стреляя вниз, в беснующуюся толпу.
Толпа - месиво тел, копоти, вечерних платьев, облитых лаком причёсок, смокингов и железных крестов не меньше, чем первого класса, и эту толпу забавно наблюдать такой испуганной. Кто-то кричит. Кто-то плачет. Все рвутся к выходу.
С полчаса назад Омар Ульмер шепнул Арчи на ухо, что двери кто-то закрыл на засов снаружи.
С пятнадцать минут назад киноэкран вспыхнул, и это не было ни планом Арчи, ни планом Альдо Рэйна.
Это было чертовски красиво, особенно, когда загорелись алые бархатные шторы, а затем - первые ряды. Шторы горели совсем не долго, а на остовах кресел до сих пор пляшут крохотные язычки пламени.
Арчи Хикокс на секунду замирает, как зачарованный, глядя на то, как расползается огонь.
В кинозале действительно жарко, как в адской печи. Фрак Арчи потерял давно, а рубашка, вся мокрая от пота и чужой крови, липнет к телу.
Бриджет подходит, хромая, убирает прядь жёстких от бриолина волос назад, поправляет цветок в волосах, переводя дыхание, и спрашивает:
- Лейтенант, мы ведь не выйдем отсюда?
Арчи пожимает плечами.
- А кто сказал, милочка, что мы должны были отсюда выйти?
- Меня обманули, - фройлян фон Хаммерсмарк как будто констатирует факт, такая маленькая и такая беспомощная, - а я-то ещё надеялась пожить в Англии. Посниматься в кино. Начать петь, может.
- Да что уж там, у вас всё равно фильмы были... не очень.
Арчи до сих пор помнит мучительные два часа на премьере "Фройлян Доктор". Их скрашивало только хорошее шампанское, которое наливали на фуршете, и неплохие деньги за плохую рецензию.
Пока Донни продолжает стрелять по толпе, а Омар читает что-то, похожее на молитвы, и эти молитвы точно звучат на идише, Арчи устало приваливается к стене.
Как жаль, кажется ему, что с собой нет сигарет. Курение в адской печи определённо добавило бы колорита к тому, что происходит, а то, что происходит, и так похоже на цирк абсурда.
На горящий цирк абсурда. На цирк абсурда, который кто-то позаботился поджечь.
Голень Арчи обмотана динамитной лентой, которую не видно под брюками. Такая же лента есть и у Донновитца, и у Ульмера, и у Бриджет, поверх гипса, наложенного французом. Не сработает одно взрывное устройство, так сработают три других. Прекрасный план.
- Что? - спрашивает Артур, - Сигаретку тебе?
Арчи Хикокс улыбается.
- Да нет. Избавиться бы от этой дряни на моей ноге. Она тяжёлая.
Артур ничем не может помочь.
- Она отсчитывает нам две минуты, - добавляет Арчи, - смотри, немка пытается её снять.
- Идиотка, - кивает Кёрклэнд.
- Жалко её.
- Да нет, не очень. Сама напросилась.
Полторы минуты, тикают крохотные часы, минута, двадцать девять, а затем двадцать восемь секунд, и Арчи просит:
- Артур, у нас мало времени. Попрощайся со мной.
Артур Кёрклэнд молчит с пару секунд, а затем говорит:
- Пока, Арчи Хикокс. Надеюсь, ты хотя бы успел хорошенько повеселиться. Нехорошо отправляться в Ад, не сыграв на полную катушку.
- Что-нибудь ещё?
Артур Кёрклэнд не говорит ни "ты был славный парень", ни "покойся с миром". Его губы - жёсткие и солёные, дыхание отдаёт крепким табаком, и Арчи, грязный, усталый, льнёт к тщедушному его телу, как если бы ничего другого не оставалось.
Две секунды, одна.
А потом всё взрывается красно-рыжим маревом.


We now must say goodbye
We've lost our good old mama
And must have whiskey, oh, you know why

@темы: персонаж: Арчи Хикокс, R, Фанфикшен