[thebasterds]

Автор: марронье
Название: "Здесь, во Франции"
Фэндом: Бесславные Ублюдки
Пейринг: Смитсон Юдивич/Донни Доновитц
Рейтинг: R
Дикслеймер: тарантине тарантинье
От автора: написано на Гоу Вест-фест

В первые дни...
Что ж, в первые дни, нет, в первые недели, нет, в первый год это всё отвратительно.
А потом привыкаешь.
Не поймите меня неправильно, я не неженка, не белоручка, и вовсе, как говорит Хиршберг, "не баба". Но я вырос на Манхэттэне, окончил престижную закрытую частную школу, а затем - не менее престижный и закрытый частный колледж с дипломом журналиста, я писал статьи для Life и The New York Times, я ходил по пятницам в синагогу, а по субботам - в ближайший бар с коллегами. Я был бездельником-журналистом, я пил хороший ржаной виски и хороший джин с тоником вместе с такими же бездельниками-журналистами, и обсуждал темы, которые интересны только бездельникам-журналистом. И мне кажется, я был талантливым бездельником и неплохим, как минимум, журналистом.
Я курил прекрасные кубинские сигары, которые где-то заказывал мне мой отец, и читал книги, когда мне было скучно.
Не поймите меня неправильно, но когда меня призвали в армию, и когда я оказался в отряде лейтенанта Рэйна, я думал, что не протяну и трёх дней. Это не слишком-то круто, когда вместо кубинских сигар - нюхательный табак, который есть, разве что, у лейтенанта Рэйна, и который нужно ещё изловчиться стащить, это не слишком-то круто, когда ты, журналист из Нью-Йорка, оказываешься в кишащей наци Франции в компании молодчиков из Тенесси, Оклахомы, Дакоты или рабочих пригородов Бостона, молодчиков, которые ни одной даже самой завалящей газетёнки за всю свою жизнь не прочитали. Это не слишком-то круто, когда на третий день в липкой грязи, скрываясь в лесу, в котором самыми страшными твоими врагами становятся комары, ты вспоминаешь, что тебе ещё предстоит убивать немцев.
А потом ты привыкаешь.
Привыкаешь и к отвратительному южному акценту своего командира, и к байкам, которые он любит травить редкими вечерами у костра про свою бутлеггерскую бурную юность и линчевание ниггеров. Его южный акцент слишком тягуч, лейтенант глотает не согласные, а иногда даже целые слова, и я думаю, поначалу мало кто вообще понимал, о чём лейтенант говорит, но все дружно вопили "Так точно!"
Привыкаешь к отсутствию сигарет и даже подумываешь, что уже бросил курить без пособий, которые советуют, как лучше бы это сделать. Привыкаешь к грязи. К австрийскому снобу Вильгельму Вики и к его внезапно обнаружившемуся образованию историка и самомнению языческого божка. К скальпам и мёртвым немцам, наконец.
У меня получилось смириться даже с тем, что на весь отряд у нас две книги - Талмуд в потрёпанной обложке у Саковица и "История" Геродота, переведённая на французский, которую я позаимствовал из брошенного дома в каком-то грязном городке по Страсбуром, и которая с тех пор поселилась в моём вещевом мешке. Я перечитываю её от скуки по ночам, пытаясь вспомнить свой школьный французский, а иногда её у меня заимстсвует Вики, но французского он не знает.
Когда ты на войне, рано или поздно тебе приходит в голову мысль, что всё то дерьмо, которое творится вокруг тебя - нормально, правильно, закономерно. Как будто так и было, как будто так и будет. Через полгода, или через год, но наступает момент ленивого смирения, когда всё, что заставляло тебя кривиться с отвращением или думать о ночам о том, как паршиво сложилась твоя жизнь, всё, будь то хоть издевки "товарищей", хоть тоска по дому, воспринимается с каким-то отстранённым спокойствием. Так вот, я смирился почти со всем, кроме присутствия Донни Доновитца.
Доновитц - шестифутовый верзила из Бостона, штат Массачусетс, если что, хотя я сомневаюсь, что он сможет правильно написать хотя бы название штата, где живёт. Говорит Донни тоже мало, в основном неохотно, но когда разойдётся в споре с лейтенантом Рэйном, или когда забивает немца бейсбольной битой, орёт, много, зычно, залихватски.
Ах да, я совсем забыл: Донни - тот самый знаменитый Жид-Медведь, который и забивает немецких солдатов бейсбольной битой, и Донни - единственный, кому негласно дозволено спорить с Рэйном.
Пару раз он случайно бросил, что работал в Бостоне брадобреем при парикмахерской своего папаши, и играл иногда в бейсбол за местную команду. Вот и всё, ничего интересного из его Жизни До Войны, в принципе, я не слышал. Циммерманн и Ульмер поговаривают, что он женат на какой-то девице, но кому, в конце-концов, интересно, на ком женат Донни Доновитц, а Циммерманну и Ульмеру лишь бы посплетничать, ей-богу.
Но больно ли волнует меня то, как выглядит жена Доновитца? Завидовать нечему, наверное, ничего впечатляющего, чего ещё ожидать от женщин из рабочих кварталов Бостона? К тому же, у меня самого никогда не было серьёзных проблем с женщинами, разве что, из-за чрезмерной стеснительности в школьные годы. Не могу сказать, что уложил в свою постель половину Америки, или хотя бы половину Нью-Йорка, но все мои несколько подруг были весьма милы и недурны собой.
Здесь, во Франции, правда, нет ни одной мало-мальски симпатичной девушки, на общество которой может рассчитывать американкий солдат. Да и времени нет. Всего-то мы останавливались в городах только пару раз за последнее время.
В такой ситуации каждый развлекается по-своему, и давайте сделаем вид, что никто не знает, как лейтенант Рэйн уводит куда-то иногда Омара Ульмера, и какими взмыленными возвращаются эти двое через некоторое время. Не будем говорить о французской девчонке лет шестнадцати, которую, по словам Саковица, изнасиловал на погорелом сеновале Хиршберг - все сходятся на мысли, что это было давно и неправда.
Всем иногда нужно что-то... такое.
Я решаю вопросы подобного рода с Донни, так уж повелось. Наверное, всё началось с ленивых заинтересованных взглядов, которые он изредка бросал на меня и с прохудившегося спального мешка, который нам однажды пришлось делить вместе.
Полчаса назад чёртов Донни Доновитц трахал меня прямо в лесу, стискивая цепкими некрасивыми пальцами мои изрядно отощавшие бока, сопя и неловко пытаясь укусить меня за шею. Не могу сказать, что в каком-нибудь немного другом случае смог бы захотеть мужчину. Совру, если скажу, что Доновитц был хотя бы аккуратен.
Полчаса назад Донни Доновитц трахал меня в лесу, и к моей одежде и рукам липла мокрая трава и земля, а где-то поодаль голосила ночная птица.
Когда Донни кончил, с каким-то сдавленным то ли хрипом, то ли бормотанием, я всего лишь подумал, чт спина и задница будут болеть ещё пару дней.
А ещё было как-то неописуемо гадливо, да, именно неописуемо гадливо. Такое ощущение, как будто и твои мысли тоже липкие и грязные.
Я всё ещё не могу смириться с самим фактом существования Донни Доновитца и того, что я трахаюсь с Донни Доновитцем. Доновитц меня бесит, даже не раздражает - бесит.
Ничего, иногда успокаиваю я себя, по крайней мере, это всё не имеет ничего общего с любовью.
Ещё только любви не хватало здесь, в оккупированной нацистами Франции.